Загадка начала войны

22 июня 1941-го года Молотов прочел по радио не ту речь, которую написал…

Одной из самых больших загадок первого дня войны является выступление Молотова по радио. Почему выступил не сам Сталин — вождь, руководитель партии и правительства?

Почему выступление Молотова началось 22 июня 1941 г. лишь в 12.15, хотя немецкие самолеты стали наносить удары по приграничным аэродромам с 4.00 утра, Геббельс начал зачитывать по радио обращение фюрера к германскому народу в связи с началом войны против СССР в 6.30 (по берлинскому времени), а пресс-конференция Риббентропа началась в 7.30 (по берлинскому времени).

Почему, наконец, в числе первых советских городов, подвергшихся авиабомбежкам, в речи Молотова были названы лишь четыре города — Житомир, Киев, Севастополь и Каунас, хотя согласно самой первой оперативной сводке Генштаба Красной Армии № 01 на 10 ч. 00 мин. 22 июня 1941 г. бомбежке были подвергнуты аэродромы, расположенные в 33 городах и населенных пунктах?

Из 4 же названных Молотовым городов в сводке ГШ № 01 был указан лишь один Каунас (Ковно); согласно сводкам ГШ за последующие дни Севастополь и Киев впервые бомбили 24 июня 1941 г., бомбежка немцами Житомира несомненно же была, но почему-то в первых оперсводках ГШ не зафиксирована.

Кабинет И. В. Сталина в Кремле.

Есть несколько объяснений невыступления Сталина в первый день войны.

1) Политбюро решило, что ему надо выступить, а он отказался. Так сказать, нарушил партийную дисциплину. В изложении А. И. Микояна это выглядит так: “Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин сказал: “Пусть Молотов выступит”. Мы все возражали против этого: народ не поймет…

Однако наши уговоры ни к чему не привели. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов… Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что в тот момент не знал, что сказать народу”. На мой взгляд, обязывать Сталина что-либо сделать в то время никто не мог, об этом просто не могло быть и речи, а подавленное состояние наверняка было (еще бы, он же всем говорил, что еще два года войны не будет). Из этого родились следующие варианты причины его невыступления.

2) Сталин был в шоке и уехал на одну из своих дач.

3) Сталину надо еще было понять, что происходит, т. к., скорее всего, он еще надеялся свести все к конфликту наподобие Халхин-Гола. Об этом рассказывал Ф. Чуеву В. М. Молотов: “Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина…

Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах”. Это очень похоже на правду, но довольно жутковатую. Это все равно что объявить пассажирам налетевшего на айсберг “Титаника”: “Капитан огласит свое решение, когда разберется с ситуацией! “

4) Сталин был болен, чуть ли не нарыв в горле, и потерял голос, поэтому и не мог выступать.

5) Сталина просто не было в Москве — как утверждают несколько зарубежных историков, в частности, Р. Пейн и Р. Бракман, он 19 июня 1941 года поездом уехал в Сочи вместе cо Ждановым в отпуск.

Я допускаю, что этим же поездом с ними до Киева ехал и Хрущев (он в своих “Воспоминаниях” утверждает, что Сталин долго держал его при себе, а потом вдруг взял и отпустил, вот он и уехал из Москвы поездом вечером 20 июня. “Приехал я в Киев утром, как всегда. Это была суббота”, — вспоминает Хрущев).

Последний вариант кажется мне самым реальным, хотя против него выставляется “неоспоримый” довод — мол, Сталин непрерывно (за исключением двух дней — 29 и 30 июня) продолжал вести прием в своем кабинете, что следует из записей его посетителей в “Кремлевском журнале” с 19 июня по 8 июля 1941 г. (в этот день июля вождь абсолютно точно был в Москве, т. к. принял в своем кабинете английского посла Криппса).

Рукописные странички из Кремлевского журнала о посетителях кабинета Сталина за 22 июня 1941 г. (из фондов РГАСПИ).

График посещений кабинета Сталина 22 июня 1941 года, составленный автором. Из графика видно, что с 12.05 до 12.25 в кабинете никого не было.

Но вот какой интересный факт был обнаружен мною при тщательном изучении “Кремлевского журнала” — оказывается, в него с 1927 года записывали всех, кто переступал порог сталинского кабинета, вне зависимости от того, находился ли в нем сам вождь. В отсутствие вождя первым в кабинет входил тот, кого он оставлял “на хозяйстве” вместо себя, — обычно это был Молотов (доверил же он ему 22 июня 41-го года обратиться вместо себя к народу и сообщить о начале войны, почему же не мог доверить свой кабинет?).

В первой половине 30-х гг., уезжая в отпуск на юг, Сталин оставлял за себя Молотова или Кагановича; они вели прием в его кабинете, но на форме журнальных записей это никак не отражалось, по ним можно считать, что в это время и Сталин находился в своем кабинете. Позднее, в марте 1953 года, Сталин с инсультом лежит на Кунцевской даче, а по записям 2 марта его дважды посещает в кабинете Политбюро (называвшееся до 5 марта 1953 г. Бюро Президиума ЦК) в полном составе.

Сталин умер 5 марта 1953 года, но ежедневно с 5 по 9 марта члены и кандидаты в члены Политбюро вновь “на приеме” в его кабинете. И запись в журнале в эти дни абсолютно не отличается от сделанной в то время, когда в кабинете находился его хозяин.

Похоже, что записи посетителей велись специально для режима и охраны, поэтому ежедневно фиксировали, как это и положено, всех переступавших порог этого сверхважного и сверхсекретного объекта (мало ли что потом случится — не дай бог “прослушку” обнаружат или мину).

Поэтому, скорее всего, записи дежурившего в приемной секретаря о его посетителях ежедневно сдавались начальнику охраны вождя, поэтому они и делались не в журнале или тетради, а на отдельных листках. И служить стопроцентным доказательством того, что во время пребывания посетителей в кабинете Сталина там находился и он сам, они никак не могут.

Подробно вопрос о том, где был Сталин с 19 июня по 3 июля 1941 года, рассмотрен мною в книгах “Великая тайна Великой Отечественной (“Новая гипотеза” и “Ключи к разгадке”), здесь же я привожу обнаруженный в Архиве внешней политики лишь один документ, дающий возможность ответить на этот вопрос.

Этот документ был введен в научный оборот Г. Н. Песковой, опубликовавшей в информационном бюллетене Историко-документального департамента МИД РФ свою статью “Наше дело правое” (как готовилось выступление Молотова по радио 22 июня 1941 года).

Здание Центрального телеграфа на улице Горького, где в 1941 году находилась студия Радиокомитета, из которой выступал Молотов.

Пескова о его создании написала так: “Сидя в кабинете Сталина, Молотов карандашом набросал первоначальный вариант обращения к народу, факсимиле которого публикуется впервые. На нем имеются поправки, сделанные рукой Молотова…” Ознакомившись в Архиве внешней политики РФ с подлинником “черновика речи Молотова”, я воочию увидел внесенные в него рукой Молотова изменения.

Во-первых, этот “черновик выступления” сначала был написан Молотовым явно не от своего имени, а скорее от имени Сталина, т. к. сначала Молотов упоминался в нем в третьем лице (“Шуленбург… сделал заявление народному комиссару иностранных дел Молотову”, что потом им же самим было исправлено на “…заявление мне как народному комиссару”, а слово “Молотову” зачеркнуто).

Во-вторых, из текста было вычеркнуто упоминание о бомбежках советских аэродромов. В-третьих, черновик представлял собой вполне законченный текст, хотя имелось несколько авторских правок, сделанных в процессе написания.

Однако есть и ряд правок, внесенных Молотовым скорее всего по чьим-то замечаниям после зачтения кому-то написанного им текста. В основном это малозначащая правка — например, “напали на нашу родину” заменено на “напали на нашу страну”; “открыв бомбежку” — на “подвергнув бомбежке” и т. п., но есть одно место, позволяющее точно определить автора корректировки.

Молотовский вариант заканчивался словами: “…нанесут сокрушительный удар по врагу, разгромят и уничтожат”, но вдруг “разгромят и уничтожат” Молотов зачеркнул и дописал вставку: “Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами! “Это несомненно чеканный сталинский стиль.

Рукопись Молотова — обращение к советскому народу 22 июня 1941 г. (из фондов АВП РФ).

Итак, вроде бы вся картина происшедшего утром 22 июня 1941 года в сталинском кабинете ясна. Сначала (с 5.45) в кабинете был Молотов с Берией и руководство НКО — Тимошенко, Жуков и Мехлис. Военные доложили о нападении и боевых действиях на границе, Берия — о сообщениях погранокругов и агентуры.

Обсудили ситуацию, Молотов начал набрасывать текст выступления вождя. В 7 часов подошел оставшийся за Жданова Маленков, а также Вышинский. За ними стали подтягиваться члены Политбюро — Ворошилов, Микоян, Каганович. Пообсуждали текст обращения, решили, что зачитать его должен Сталин. В 10.15–10.25 принесли оперативную сводку Генштаба № 01 (на 10.00), уточнили по ней текст обращения.

Молотов зачитал Сталину проект текста его выступления, Сталин подредактировал стиль, внес финальные стратегические фразы и неожиданно указал главное изменение — он выступать не будет, с обращением к народу по радио должен выступить Молотов.

В кабинете в это время находилось самое близкое окружение вождя. Все они, кроме Микояна, вскоре войдут в состав Государственного комитета обороны, которому с 30 июня 1941 г. будет принадлежать вся полнота власти в стране. Они якобы пытались (по их воспоминаниям) убедить Сталина выступить, но он был непреклонен.

В 12.05 (по записи в Кремлевском журнале) Молотов выходит из кабинета вождя. Спускается к подъезду, доезжает до Центрального телеграфа, где находилась радиостудия Радиокомитета, и с 12.15 зачитывает текст, который… заметно отличается от только что согласованного и исправленного вождем.

Это невероятно, но факт — за 10 минут дороги и пребывания в радиостудии Молотов внес в текст весьма существенные изменения! Пескова о различиях обнаруженного ею рукописного текста Молотова и произнесенного им по радио пишет так: “…Текст был принят за основу и существенно дополнен.

Так, в окончательном варианте обращения появилась фраза о том, что Молотов выступает по поручению советского правительства и его главы товарища Сталина. Во втором абзаце подробно говорилось о нарушении Германией заключенного с СССР договора о ненападении.

Текст обращения был также значительно расширен за счет включения в него положения о развязывании войны правителями Германии, а не германским народом, и о полном поражении вторгавшихся в Россию врагов, как это не раз бывало в отечественной истории.

…Последние слова в обращении: “Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами”, которые стали главным лозунгом во время войны, принадлежат Молотову” (А. О.: Категорически не согласен в этом с уважаемой Г. Н. Песковой. Убежден, что это слова Сталина, продиктованные им Молотову. )

Сравнив текст, который Молотов собственноручно написал карандашом, с текстом речи, произнесенной Молотовым по радио 22 июня 1941 года, я обнаружил еще целый ряд серьезных отличий между ними, не отмеченных в работе Песковой.

B произнесенной по радио речи, текст которой был опубликован в газете “Правда” за 24 июня 1941 года:

1) добавлено, что, по сообщению Шуленбурга, германское правительство выступило войной против СССР, и названо число погибших и раненых от первых бомбежек 22 июня — 200 человек;

2) добавлен перечень стран и народов, ранее ставших жертвами фашистской агрессии;

3) добавлено сравнение Гитлера с Наполеоном, причем они оба названы “зазнавшимися”;

4) впервые проведена аналогия между войной 1812 года и войной СССР с Германией и начавшаяся война впервые названа Отечественной;

5) имеется призыв ко всему советскому народу принять участие в разгроме врага, тогда как в наброске речи это возлагается лишь на армию, флот и авиацию;

6) имеется призыв к народу сплотиться вокруг большевистской партии и “вокруг нашего великого вождя товарища Сталина”.

Но ведь это же нереально — не мог Молотов за такое короткое время внести в текст столь серьезные изменения, а главное — он же не смел изменить ни единой буквы в тексте, утвержденном Сталиным! И тем не менее это было сделано… Пескова считает, что текст был откорректирован в кабинете Сталина и Молотов зачитал по радио измененный там текст.

Однако если бы это было так, в архиве хранился бы именно измененный текст, а не его первый вариант. И потом, в рукописном варианте Молотова совершенно очевидна корректировка Сталина — в первую очередь в смене лица, от имени которого будет зачитываться обращение, и введении заключительных исторических слов “Наше дело правое…”.

Откуда же взялся рукописный документ с новым текстом, куда делся документ со старым? Почему при острейшем дефиците времени в момент подготовки выступления Молотова его текст был написан заново, ведь большая часть молотовского текста в нем сохранена — было бы проще в молотовский вариант вписать добавления (хотя опять-таки непонятно, для чего, ведь все, что Сталин продиктовал, Молотов уже вписал своей рукой).

Объяснение может быть таким. Cкорее всего, при написании текста обращения Молотовым самого Сталина в кабинете не было, т. к. он был в Сочи, куда скорей всего уехал вместе со Ждановым 19 июня. Общение с ним велось по телефону ВЧ-связи, Молотов зачитал ему подготовленный текст и попросил от имени Политбюро немедленно вылететь в Москву, чтобы выступить с ним по Центральному радио.

Сталин, ссылаясь на опасность такого перелета в условиях начавшейся войны, отказался лететь (он до этого вообще ни разу в жизни не летал на самолете) и приказал Молотову как своему заместителю самому прочитать текст этого сообщения. При этом он продиктовал Молотову еще несколько изменений и дополнений по тексту.

Молотов внес эти изменения в текст (в том числе и фразу “Наше дело правое” и т. д. ). Тем не менее, понимая, что Коба, как всегда, потом станет искать виноватого и им несомненно станет Молотов, давший свое имя пакту с Германией и ездивший в Берлин, он, возможно, впервые в жизни взбунтовался и заявил, что, не имея подписанного вождем текста, выступать не будет.

Так выглядели первые советские фототелеграммы.

(Нельзя не отметить, что у Молотова были основания для опасений. 10 августа 1939 года (за две недели до прилета Риббентропа) Политбюро приняло решение о его жене “О тов. Жемчужной” (п. 33), в котором говорилось о “враждебных шпионских элементах в ее окружении” и необходимости “провести тщательную проверку всех материалов” и “предрешить” ее освобождение “от поста наркома рыбной промышленности”.

21 октября она была снята с поста наркома, это нельзя понимать иначе, чем серьезное предупреждение Молотову (скорее всего, в связи с его колебаниями по вопросу “горячей дружбы” с Германией) — А.О.).

Сталину ничего не оставалось, как принять его неслыханное условие. Как же можно было его выполнить? Вариантов было два.

Первый — текст направили в Сочи спецтелеграммой, на которой вождь поставил свою подпись, заодно внес поправки и отправил Молотову назад самолетом. Это маловероятно, так как анализ посетителей кабинета вождя в этот день показывает, что разговор Молотова со Сталиным по ВЧ-связи не мог состояться ранее, чем в 9.00.

Полчаса на подготовку и отправку телеграммы, затем 4,5–5,5 часа на полет, даже без учета времени поездки автомашины до аэродрома. Получается, что Молотов получил бы свою телеграмму с текстом, подписанным Сталиным, лишь в 14.00–15.00. А он начал свое выступление в 12.15 и в 12.25 уже вернулся в кабинет Сталина.

Второй — текст обращения из Москвы в Сочи был передан телеграфом, а обратно… фототелеграфом (ведь в руках у Молотова до его выступления по радио должен был оказаться текст, заверенный подписью Сталина). Оказалось, что фототелеграф действовал в СССР с 30-х годов, а “к концу 1940 г. Московский центральный телеграф имел уже 22 фототелеграфные линии” (БСЭ), которые связывали его с крупнейшими городами страны.

Можно не сомневаться, что вторым из них был Сочи, практически единственное место, куда регулярно приезжал в отпуск Сталин. Тогда особый смысл приобретает и то, что Молотов 22 июня 1941 г. выступал из радиостудии именно Центрального телеграфа. Значит, подписанный Сталиным текст был передан в Москву фототелеграфом и вождь при подписании его внес в него еще несколько вышеуказанных изменений, которые Молотов зачитал прямо с фототелеграммы.

А ее он получил как раз на Центральном телеграфе. В воспоминаниях зам. зав. военным отделом газеты “Правды” Л. Бронтмана приводится косвенно подтверждающий мое предположение о фототелеграмме рассказ корреспондента “Последних известий” Радиокомитета СССР Н. Стора о выступлении Молотова 22 июня в студии: “…Приехали чекисты и заняли все выходы и коридоры. За три минуты до назначенного срока (т. е. в 12.12. — А. О. ) приехал Молотов.

Он сел за стол, раскрыл папку и начал читать приготовленную речь (т. е. знакомиться с текстом, т. к. видел этот вариант впервые. — А. О. ). За полминуты до срока он встал и прошел в студию к микрофону. Левитан объявил его выступление. Молотов говорил очень волнуясь, нервно. Но записали все хорошо”.

Чтобы высказанное в этой публикации предположение о причине неожиданного появления 22 июня 1941 г. у Молотова другого текста стало фактом или было отвергнуто, надо совсем немного — найти факсимиле этого широко известного текста, с которым Молотов выступил по радио 22 июня 1941 года.

В настоящее время при всех упоминаниях этого документа ссылаются на публикацию в газете “Правда” за 24 июня 1941 г. Давайте же наконец найдем настоящий архивный документ — первоисточник. Это позволит окончательно ответить на целый ряд вопросов, связанных с этим черным днем нашей истории, в том числе — был ли в этот день Сталин в Москве.

Надо признать, однако, что есть и другой вариант, объясняющий появление нового текста выступления Молотова. Предположить его позволяет такой загадочный факт: выступление Молотова записывалось на магнитную пленку, однако 22 июня 1941 года его ни разу не повторили по радио, зато в тот день его девять раз зачитал диктор Левитан.

Это могло быть только в одном случае — если, прослушав выступление Молотова по радио, Сталин по телефону или спецтелеграфу внес в его текст новые изменения и дополнения, с учетом которых Левитан и зачитывал его.

Именно этот текст выступления и был опубликован в газете “Правда” 24 июня 1941 года. Возможно, именно поэтому его и не опубликовали в “Правде”, как это делалось обычно, на следующий день после выступления Молотова — т. е. 23 июня.

Поскольку 22 июня 1941 г. речь Молотова в записи не передавали, можно предположить, что получившая в наше время широкую известность фонограмма “Запись выступления В. М. Молотова 22 июня 1941 года. Российский государственный архив фонодокументов.

Архивный номер Н-253” была сделана позже, при этом он не повторил текст, произнесенный им по радио 22 июня, а зачитал текст по публикации в “Правде” за 24 июня 1941 г. Не исключено, что в архивах Радиокомитета сохранилась также и первая запись Молотова, сделанная в 12.15 22 июня 1941 года, а может быть, даже печатный текст с коррективами, по которому он читал…

Теперь об указанных в речи Молотова первых советских городах, подвергнутых бомбежке 22 июня 1941 года. Каунас — единственный из них, бомбежку которого подтверждает оперативная сводка Генштаба Красной Армии № 01 за 22 июня 1941 г. (подписана в 10.00 начальником Генштаба генералом армии Жуковым), причем бомбили не сам Каунас, а аэродром (скорее всего, Алексотас, находящийся в нескольких километрах от города).

Я с родителями в это время жил в Каунасе в военном городке, совсем недалеко от этого аэродрома. Бомбежка двух других упомянутых Молотовым городов, согласно оперсводкам ГШ, впервые произошла не 22-го, а 24 июня 1941 г.: Севастополь указан в утренней оперсводке ГШ № 05 за 24 июня 1941 г. (“В течение ночи на 24.6 подвергался бомбежке Севастополь”); а Киев — в утренней оперсводке ГШ № 07 за 25 июня 1941 г. (“Во второй половине 24.6 39 самолетов противника бомбардировали Киев…”).

Бомбежка Житомира в оперсводках ГШ не упоминается, хотя, по утверждению его жителей, на рассвете 22 июня в нем были слышны разрывы бомб на расположенных вблизи города аэродромах, а в 9.15–9.20 утра уже бомбили и сам город.

У. Черчилль в своей книге “Вторая мировая война” в главе “Начало” написал, что, принимая в этот день посла Шуленбурга, Молотов сказал ему: “Ваши самолеты только что подвергли бомбардировке около 10 беззащитных деревень” (скорее всего, до Черчилля эти слова дошли от находившегося в немецком посольстве агента английской разведки).

Полагаю, что эти слова относятся к самому первому налету немецкой авиации 22 июня 1941 г. (в “Барбароссе” указано берлинское время пролета самолетами границы — 3.15, однако, согласно записи в “Дневнике Гальдера” 14 июня 1941 г., на последнем совещании у фюрера перед нападением на СССР оно было перенесено на 3.00, т. е. 4.00 по московскому времени).

Значит, самый первый удар немецкой авиации был в этот день нанесен не по городам (в “Барбароссе” прямо указано: “Не следует во время операции совершать налеты на объекты военной промышленности”), а по аэродромам (обычно они находятся вне городов, часто принимая названия близлежащих деревень — Тушино, Внуково, Домодедово, Быково и т. п. ) — вот откуда “10 беззащитных деревень”! Осталось понять, что же это были за аэродромы?

Известно, что 22 июня на вооружении советских ВВС находилось от 1300 до 2000 (по различным оценкам) самолетов новых типов, большинство из которых были сосредоточены вблизи западных границ (автор, считая по полкам, насчитал 1639 шт. самолетов, из которых 1194 были истребители “МиГ-3” и “МиГ-1” (799), “Як-1” (131) и “ЛаГГ-3” (43).

Известно также, что в первый день войны был нанесен удар по 66 советским приграничным аэродромам, при этом было уничтожено 1200 (по другим данным — 1800) советских самолетов, большей частью на земле. Из этого можно сделать вывод, что в первую очередь немецкая авиация нанесла удар по аэродромам, на которых базировались советские истребители новых типов, и уничтожила именно их.

Кстати, количество расположенных там (1194 шт. ) и уничтоженных (1200 шт. ) советских самолетов почти совпадает. После этого немецкие бомбардировщики, ничего не опасаясь, стали летать большими группами без истребителей сопровождения на бомбежку советских железнодорожных узлов, штабов, скоплений боевой техники и т. п.

Интересно отметить, что по непонятной причине в оперсводке ГШ № 01 не упоминается самый первый налет самолетов противника 22 июня — в Севастополе, который произошел на час раньше всех остальных — в 3.00 и который описан в мемуарах маршала Жукова и адмирала флота Кузнецова (причем почему-то они называют эти самолеты “неизвестными”).

В “Ключах к разгадке” я высказал и обосновал свое предположение о том, что это были английские самолеты, поэтому они и не сбрасывали бомбы на боевые корабли Черноморского флота, а якобы кидали магнитные донные мины. Возможно, с помощью этой провокации Черчилль имитировал обещанное им Гитлеру совместное нападение на СССР, чем ему удалось толкнуть Гитлера на удар по СССР.

Однако в Севастополе приближение этих самолетов в ночи зафиксировала первая советская корабельная радиолокационная станция “Редут-К”, которая была с 15 июня 1941 г. принята на вооружение крейсера “Молотов”.

Причем по зафиксированной РЛС трассе полета стало ясно, что самолеты эти летели не из Румынии, а со стороны Турции, где не могло быть немецких самолетов, но зато там были английские на авиабазах Мосул, Хаббания, Кипр.

Поэтому Генштаб и не включил сведения об этом налете на Севастополь в первую сводку — не хватало еще и с Англией начать боевые действия в этот день! Поэтому утром в Наркомат иностранных дел к замнаркома Вышинскому был приглашен временный поверенный Англии в делах в СССР Баггалей, который заверил, что Англия будет воевать вместе с СССР против Германии.

Успели срочно сообщить об этом Молотову, а он известил по ВЧ-телефону Сталина, после чего севастопольский налет решили отнести на счет немцев, что Молотов и сделал, выступая в 12.15 по радио.