«А самое главное – никаких русских!»

С приближением отпуска граждане России, имеющие желание и возможность провести его за границей, ищут место, где еще не ступала нога соотечественника. А, вернувшись и обмениваясь впечатлениями, прибавляют в конце: «А самое главное – никаких русских!» Почему мы так разлюбили друг друга, причем именно за границей?…

На одном форуме прочла жалобу немецких постояльцев турецкого отеля: «Пьяные русские ломились в каждый номер отеля в три часа ночи, а если им открывали, обливали всех из огнетушителя». Гульнули ребята! В родном отечестве небось тише воды, ниже травы, а тут оттянулись по полной! Впрочем, не они первые.

«Русские за границей»: те, кто думают, что этот трагикомический «сериал» начался только в 1990-е, глубоко заблуждаются…

Каких-нибудь три с половиной столетия назад о загадочных московитах в Европе не было ни слуху ни духу. Ездить в чужие края русским людям дозволялось лишь по самонужнейшим государевым надобностям. При Михаиле Федоровиче не то что отъезд за границу, но даже желание уехать туда считалось преступным. Да русские и не стремились в Неметчину, представлявшуюся им вертепом проклятых еретиков, созданным на погибель православных. Западник князь Иван Хворостинин был редчайшим исключением, за что и был пострижен в монахи.

Если не считать Лжедмитрия, первым царем, побывавшим за границей, стал Петр I. Любознательность и жажда деятельности молодого монарха многим европейцам импонировали, но его манеры, равно как и манеры его свиты, Европу поразили. Хозяин частного дома в английском портовом городе Дептфорд, имевший неосторожность приютить Великое посольство Петра (1697 год), по отъезде визитеров нашел свое помещение в неприглядном виде: полы и стены заплеваны, мебель поломана, занавеси оборваны, картины использовались постояльцами в качестве мишеней для стрельбы, а лужайка перед домом начисто вытоптана – итого убытку на 350 фунтов стерлингов или пять тысяч рублей по тогдашнему курсу.

Не отличались воспитанностью и визитеры другого звания. Надзиратели, приставленные к русским студентам за границей, доносили о бесчинствах своих подопечных. «Господин маршал д’Эстре, – писал один из них из Франции, – призывал меня к себе и выговаривал о срамотных поступках наших гардемаринов в Тулоне: дерутся часто между собою и бранятся такою бранью, что последний человек здесь того не сделает. Того ради отобрали у них шпаги». Надзиратель Иван Львов просил не посылать больше дворянских детей на ученье в Англию, «для того что и старые там научились больше пить и деньги тратить». Из Англии же писал граф Литта: «Тщился я ублажить англичанина, которому один из московских глаз вышиб, но он 500 фунтов запросил».

Курорты существуют, чтобы зажигать и оттягиваться. Игра в рулетку в баден-баденском казино в начале XIX века

Посол Михаил Бестужев-Рюмин сообщал царю Петру из Стокгольма: «Русские купцы никакого послушания не оказывают, беспрестанно пьяные бранятся и дерутся между собою, отчего немалое бесчестие русскому народу». По словам Бестужева, товар купцы привезли самый незначительный: полотно, деревянные ложки, орехи каленые, а кашу себе варят прямо на улице, «и хотя я вашего величества указ им и объявлял, чтоб они смирно жили и чистенько себя в платье содержали, но они не только себя в платье чисто не содержат, но некоторые из них ходят в старом русском платье без галстука, также некоторые и с бородами по улицам бродят».

«Форбсы» и «не-форбсы»

Шли годы, Россия понемногу европеизировалась, но под европейским платьем и пудреным париком внутренняя культура оставалсь доморощенной, хотя и падкой на чужеземный комфорт. В последней четверти XVIII века по Европе путешествовал молодой дипломат Денис Фонвизин – талантливый литератор, отличавшийся наблюдательностью и ехидным слогом. Он не пожалел аттической соли, описывая заграничную жизнь – и то ему не так, и это не этак. Но и соотечественников своих, которых в то время в Париже жило уже изрядно, Фонвизин отнюдь не жаловал.

«Между тем, скажу тебе (письмо адресовано сестре Фонвизина. – В. А.), что меня здесь более всего удивляет: это мои любезные сограждане. Из них есть такие чудаки, что вне себя от одного имени Парижа... Поутру, встав очень поздно, мужчина надевает фрак с камзолом, или, справедливее сказать, с душегрейкою весьма неблагопристойною. Весь растрепан, побежит au Palais-Royal, где, нашед целую пропасть девок, возьмет одну или нескольких с собою домой обедать. Сие непотребное сонмище поведет с собою в спектакль на свои деньги; а из спектакля возьмет с собою свою девку и теряет свои деньги с здоровьем невозвратно».

Вывод прост – ни к чему нам эта заграница: «Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе. Четыре стены везде равны». Или, по русской пословице: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена».

По случаю революции Екатерина II запретила своим подданным посещать Францию. Собственно, мелкопоместные дворяне и до запрета не имели такой финансовой возможности. Русские в массе своей впервые увидели Париж в 1815 году, когда в него вошли русские войска.

Федор Глинка оставил нам свои замечательные «Письма русского офицера», в которых не скрывает восхищения французской столицей: «И вот мы уже в Париже и на квартире!.. За три великолепно убранные комнаты со всеми выгодами, с постельми, диванами, люстрами и зеркалами с нас берут 15 руб. в сутки. Это дорого, но так берут только с русских!.. Мы купили сюртуки, круглые шляпы, чулки, башмаки, тоненькие тросточки и вмиг нарядились парижскими гражданами... Разумеется, что с нас взяли втрое за все, что мы купили».

Здесь замечательно даже не то, что пишет это офицер победившей армии в оккупированной стране, а то, с каким восторгом он позволяет обдирать себя, как липку, за честь обращения в «парижского гражданина»!

В строгие николаевские времена заграничный паспорт выдавали не всякому, а с разбором. Послабления вышли в 1856 году. И тотчас в Европе объявились многочисленные подданные империи, коих не преминул зло высмеять Салтыков-Щедрин:

«Помнится, когда нам в первый раз отворили двери за границу, то мне думалось: напрасно нас, русских, за границу стали пускать – наверное, мы заразимся. И точно, примеры заражения случались в то время нередко. Приедем мы, бывало, за границу, и точно голодные накинемся. Формы правления – прекраснейшие, климат – хоть в одной рубашке ходи, табльдоты и рестораны – и того лучше. Нигде не кричат караул, нигде не грозят свести в участок, не заезжают, не напоминают о Кузьке и его родственницах... Ах, и сквернословили же мы в это веселое время!.. «La Russie... ха-ха!»... «Да вы знаете ли, что наш рубль полтинник стоит... ха-ха!» «Да вы знаете ли, что у нас целую губернию на днях чиновники растащили... ха-ха!»

Впрочем, и эти укравшие губернию мошенники в свободное от хищений время обретались на чужбине, но там уж отношение к ним было иное, чем на родных просторах: «Некогда вы знали человека, ходившего чуть не без штанов, потом потеряли его из вида, и вдруг встречаете его здесь... У этого человека все курортное лакейство находится в рабстве; он живет не в конуре, а занимает апартамент; спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет на музыке под руку с сановником. Ясно, что он что-то украл, но здесь, в курорте, в первый раз вам приходит на мысль вопрос: что такое вор?.. Да уж не слишком ли прямолинейно смотрел я на вещи там, на берегах Хопра?..

– С кем вы сейчас говорили?
– Помилуйте, скотина!
Сегодня «скотина», завтра «скотина», а послезавтра и сам черт не разберет: полно, «скотина» ли?»

Хоть и банально восхищаться злободневностью Щедрина, но невозможно удержаться: ведь будто сегодня написано про российских «форбсов», весь предпринимательский талант которых заключается в том, что «жена гуляет под руку с сановником» – то есть в близости к власти.

«Сделаться немцем» или быть самим собой?

После крестьянской реформы из России в Европу устремились проматывать свое имение бесчисленные помещики, а вслед за ними потянулись новые хозяева жизни, миллионщики-буржуа, откупщики и концессионеры, чиновники, составившие капиталы на казенных подрядах – никому не сиделось в России. По данным «Русского вестника», в одном только 1860 году за границу отправилось более двухсот тысяч русских.

Этот новый тип «заграничного русского» стал предметом журнальных дискуссий, выведен в романах Достоевского и Тургенева. Вот описание заграничного русского общества из тургеневского романа «Дым»:

«...тут был и наш восхитительный барон Z., этот мастер на все руки: и литератор, и администратор, и оратор, и шулер; тут был и князь Т., друг религии и народа, составивший себе во время оно, в блаженную эпоху откупа, громадное состояние продажей сивухи, подмешанной дурманом; и блестящий генерал О. О., который что-то покорил, кого-то усмирил и вот, однако, не знает, куда деться и чем себя зарекомендовать... тут были, наконец, и рьяные, но застенчивые поклонники камелий, светские молодые львы с превосходнейшими проборами на затылках, с прекраснейшими висячими бакенбардами, одетые в настоящие лондонские костюмы...», а подле них, разумеется, «княгиня Annеttе, которая всем бы взяла, если бы по временам, внезапно, как запах капусты среди тончайшей амбры, не проскакивала в ней простая деревенская прачка; и княгиня Расhеtte, с которою случилось такое несчастие: муж ее попал на видное место и вдруг, Dieu sait pourquoi (Бог весть почему), прибил градского голову и украл двадцать тысяч рублей серебром казенных денег».

В «Дыме» выведен русский западник Созонт Потугин, любующийся на это пестрое общество со смешанным чувством презрения и горечи: «Да-с, да-с, я западник, я предан Европе; то есть, говоря точнее, я предан образованности, той самой образованности, над которою так мило у нас теперь потешаются, – цивилизации... Это слово: ци...ви...ли...зация (Потугин отчетливо, с ударением произнес каждый слог) – и понятно, и чисто, и свято, а другие все, народность там, что ли, слава, кровью пахнут... Бог с ними!»

Суждения Потугина, который явно служит автору рупором, настолько возмутили Достоевского, что он вывел Тургенева в карикатурном виде в романе «Бесы» под именем Кармазинова – исписавшегося русского писателя, переселившегося в Европу и провозглашающего с комической спесью: «Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь». (Тургенев, как известно, поселился в Баден-Бадене и умер там.)

Впрочем, и сам Достоевский «заграничных русских» не щадил. Чего стоит одна только русская помещица из «Игрока», семидесятипятилетняя Антонида Васильевна Тарасевичева, la baboulinka, просаживающая на рулетке в два вечера сто тысяч – сумму по тем временам баснословную!

Один анекдот из «Дыма» Достоевскому особенно понравился, и он с удовольствием пересказывает его в своем «Дневнике писателя» – однако же с характерным искажением. Будто бы один из русских парижан ужасно расстроился, когда, изображая француза, заказал в ресторане beftek aux pommes de terre (бифштекс с картофелем) и тотчас услышал, как «настоящий француз» заказывает biftek pommes без всяких aux и de terre. Достоевский заменил француза успевшим перенять новое выражение другим русским – так ему показалось остроумнее.

Тема «русские за границей» куда глубже темы о правилах поведения за столом и в общественных местах. Отдал ей дань и Лев Толстой.
Князь и княгиня Щербацкие из «Анны Карениной» вели себя за границей противоположным образом: княгиня «находила все прекрасным» и «старалась за границей походить на европейскую даму», хотя на самом деле была русской барыней; князь, в свою очередь, «находил за границей все скверным» и «старался выказывать себя... менее европейцем, чем он был в действительности». Оба притворялись и оттого держались неестественно.

Сегодня все находят, что соотечественники ведут себя вдали от родины неадекватно. Но в чем заключается эта неадекватность? Сдается мне, что критики делятся на две партии – партию княгини и партию князя. Первые полагают, что за границей надо быть как все, вторые – что нечего подделываться под иностранные нравы и порядки, надо быть самими собой.

Довольный, как царь, Fedor Ooshakov

Но, как правило, у соотечественников не получается в полной мере ни то, ни другое. Фальшивого иностранца выдают мелкие детали – манеры, повадку не приобретешь на ускоренных курсах. «Быть самим собой» оборачивается утрированной демонстрацией своей самобытности, скованность компенсируется развязностью. И так и сяк выходит ненатурально. Может, потому русские и не любят встречать за границей соотечественников – потому что принадлежат к разным партиям и за версту распознают друг друга?

Не умея внушить к себе уважение иными способами, соотечественник широко распахивает кошелек и получает если не уважение, то услужливость. Эффект, производимый внешними признаками богатства, оценил еще Фонвизин. «Перстень мой, который вы знаете, – пишет он сестре из Франции, – и которого лучше бывают часто у нашей гвардии унтер-офицеров, здесь в превеликой славе. Здесь бриллианты только на дамах, а перстеньки носят маленькие. Мой им кажется величины безмерной и первой воды... Горностаевая муфта моя прибавила мне много консидерации (т. е. уважения. – В. А.)».

И опять же Достоевский: «Сколько раз, проходя бульвары или Rue Vivienne, где столько громадных магазинов с галантерейностями, я мечтал про себя: вот бы напустить сюда русских барынь и... но о том, что следует дальше, лучше всего знают приказчики и старосты в орловских, тамбовских и разных прочих губерниях. Русским вообще ужасно хочется показать в магазинах, что у них необъятно много денег. Зато находится же на свете такое бесстыдство, как например в англичанках, которые не только не смущаются, что какой-нибудь Адонис, Вильгельм Телль забросал для них весь прилавок товарами и переворотил весь магазин, но даже начинают – о ужас! – торговаться из-за каких-нибудь десяти франков».

И это, скажете, не про теперешних русских дам написано?

Когда-то русский путешественник и беллетрист Николай Карамзин, будучи в Лондоне, обнаружил вдруг, что в кармане у него остались две последние гинеи, вскочил с постели и побежал в порт искать ближайший корабль в Россию. Перед отъездом решил сделать себе «куафюру» по моде лондонских денди. Лондонский цирюльник, паче чаяния, оказался соотечественником: «Меня провожал русский парикмахер Федор, который здесь живет семь или восемь лет, женился на миловидной англичанке, написал над своею лавкою: «Fedor Ooshakof», салит голову лондонским щеголям и доволен, как царь. Он был в России экономическим крестьянином и служит всем русским с великим усердием».

Бывший русский крестьянин живет в Лондоне, имеет свое дело и «доволен, как царь»... Впрочем, писалось это в либеральное царствование Екатерины II: можно было и признаться, что жаль уезжать из Англии, и живо описать выборы в парламент. При ее сыне Павле Карамзин такого вольнодумства себе уже не позволял.

Не обижайтесь за державу, господа!

Ну а что касается разного беспокойства соседям, огнетушителя и прочих милых шалостей... Хотела написать, что немцы и французы тоже не святые, но напишу лучше.
Курорты испокон веков для того и существуют, чтобы там зажигать и оттягиваться. А вы думали, для поправки больных и слабых организмов? Римский философ-стоик Сенека тоже так думал, покуда не попал на знаменитый бальнеологический курорт Байи близ Неаполя. Образ жизни, который он там обнаружил, заставил его уехать на следующий же день.

«Мест этих, – писал он в одном из своих «Нравственных писем к Луцилию», – несмотря на некоторые их природные достоинства, надобно избегать, потому что роскошная жизнь избрала их для своих празднеств... Они сделались притоном всех пороков: там страсть к наслаждениям позволяет себе больше, чем всюду, там она не знает удержу, будто само место дает ей волю... Я не хотел бы жить среди палачей, и точно так же не хочу жить среди кабаков. Какая мне нужда глядеть на пьяных, шатающихся вдоль берега, на пирушки в лодках, на озеро, оглашаемое музыкой и пением, и на все прочее, чем жажда удовольствий, словно освободившись от законов, не только грешит, но и похваляется?»

Лично у меня нет предубеждения против сограждан, оказавшихся в чужих краях. Среди них много воспитанных, хорошо образованных, любознательных людей. Просто не надо при столкновении с хамом или неучем «обижаться за державу». Держава сама по себе. Не стоит отравлять себе отдых чрезмерным патриотизмом на ровном месте. А спор западников и славянофилов из разряда вечных.

 

Аврора Потемкина